Любовь этой рыбы к очень чистой воде известна давно. Однако мне довелось ловить форель в заболоченных озерах Кольского полуострова…
Мы шли у самой воды, среди маленьких валунов, покрытых невысокой травкой и похожих на кочки. Вскоре мой спутник остановился. В этом месте у поверхности воды тянулась полоса какой-то бурой травы. Он послал насадку к ее краю и тут же поймал черную-пречерную форель. Потом – вторую, третью. Я был в полном недоумении. В болоте, с одного места, ловить форель?
Я стал торопливо забрасывать удочку и вскоре поймал пять таких же форелей. Потом поклевки прекратились – рыба все-таки напугалась. Мы перешли метров на двадцать левее, и все повторилось. Потом – метров на двадцать правее и опять поймали по пятку форелей.
– Хватит! – наконец сказал спутник.
На обратном пути я спросил: встречал ли он другие заболоченные озера, тоже кишащие форелью.
– Встречал. Она приходит в них лишь на жировку. Вода, конечно, не годится, зато много корма.
– Какая глубина?
– Метр.
– Промерзает до дна?
– Конечно! Да ты за форель не беспокойся: с приближением морозов она по ручьям и протокам уходит в глубокие и чистые озера.
Крупная форель держится поодиночке, а мелкие – небольшими стайками. Добычу она подкарауливает, притаившись за валуном или корягой, в вымоинах крутого берега. Это откладывает свой отпечаток на характер ужения: поймав одну-две штуки, надо менять место. Часто удача бывает, когда ветер рябит поверхность воды – форель тогда плохо видит удильщика…
– Дойдете до избы Савелия Корнеева,- говорил наш хозяин Никодим Пантелеевич.- Она вон виднеется под зеленой крышей. Затем свернете направо, перейдете болото и подниметесь на гору. Березу поваленную видите?
Горы, собственно, не было – деревня раскинулась в русле древней реки, крутой берег которой вода заливала много веков назад, теперь-то он и казался горой. Там, где берег кончался, начиналась тайга. Березу, лежавшую на склоне, мы хорошо видели.
– Около нее начинается тропка,- продолжал старый помор.- Пойдете по ней. Километра через четыре тропка раздвоится: свернете направо. Еще километров через десять выйдете к морю, там и увидите Угрюм-ручей. Форели в нем – уйма, а вот брать ее не умеем. Может, у вас получится?
Тропинка вилась по такой дремучей тайге, какую, казалось, увидишь только на картине да в кинофильме. Нам приходилось то подлезать под упавшую от старости сосну, то обходить ураганом вывернутую с корнями ель, то продираться через чащобу молодняка. Тропинка часто терялась, и тогда мы кружили по тайге – искали какие-нибудь следы. Трижды она пропадала у края трясин. Когда мы переходили их, под ногами чавкала рыжая жижа.
Вокруг было сыро и сумрачно, пахло хвоей и прелой листвой. И тихо так, что мы почему-то старались говорить вполголоса. Лишь изредка, почти из-под ног, с невероятным шумом взлетали глухари. Потом послышался какой-то нарастающий мощный гул, и стало холодно.
– Море, наверно, дышит,- сказал я.
Так и оказалось: вскоре тайга окончилась, мы увидели белесый горизонт, где-то вдали сливающийся с таким же белесым морем. Волны с протяжным грохотом рушились на галечный берег. Там, где они затихали, стоял старый деревянный домик, а около него лежали лодка, якорь и тянулись развешенные на кольях сети.
Нам недолго пришлось любоваться этой картиной: холод и пронизывающий ветер заставили сначала ускорить шаг, а потом и бежать. В домике было тепло и уютно. Двое рыбаков – молодой и пожилой – очень обрадовались нам.
– Улов сегодня, правда, неважный – немного корюшки, десятка два пинагоров, но для гостей и семга найдется,- сказал пожилой рыбак и распорядился варить уху.
Мы очень обрадовались всему – тому, что можно отдохнуть после очень трудного пути, и приветливым людям. Через полчаса уже ели изумительную уху, хвалили ее и все чаще посматривали в окно. Из него виднелся Угрюм-ручей. Он извивался среди огромных валунов. Ширина – метра 3, а глубина – 1,5. Но мы знали, что вверх по течению есть бочаги.
– Форели тут немало,- говорил пожилой рыбак.- Та, которая покрупнее, серебристая: она к уходу в море готовится. Однако советую отложить ловлю до утра: ночь ведь скоро.
– А какая ночь! Белая! – сказал Антон Антонович.- Все видно, можно до самого утра ловить.
Почему-то мы думали, что вдоль ручья будет тянуться тропинка, но ее не оказалось. Даже продираться к нему было очень трудно – не пускали густые заросли. Сначала это была карликовая ива, листья которой приставали к одежде и рукам, потом началась карликовая береза. Только в сотне метров от места, где разбивались волны Белого моря, мы наконец нашли первый омуток, к которому можно было подойти. Вода в ручье имела цвет чайной заварки, а в омутке была черной и густой, как деготь. Ловить здесь можно было только одному. Я уступил омуток Антону Антоновичу.
На втором омутке стал ловить сам. Снял поплавок, встал на колени, в правую руку взял комель удилища, в левую – леску около крючка и пополз. Увидев противоположный бережок омутка, лег на живот и пополз по-пластунски. Когда кончик удилища мог оказаться над водой, послал насадку вперед. Едва она коснулась воды, кончик резко согнулся, я подсек и почувствовал сопротивление. Двухсотграммовая форель проделала путь по воздуху и оказалась в моих руках.
И мне, и Антону Антоновичу приходилось забрасывать насадку то через голову, то с левого бока, то с правого и точно рассчитывать силу заброса – малейшая ошибка могла привести к тому, что насадка и грузило повиснут на каком-нибудь сучке. Форель порой успевала за одну секунду схватить насадку и, почувствовав неладное, выплюнуть ее.
Хотя мы и назвали Угрюм-ручей “водоемом непуганой рыбы”, форель оказалась довольно осторожной: больше двух в одном омутке поймать не удавалось. К некоторым омуткам мы пробиться не могли: то молодняк рос очень густо и нельзя было найти прохода, то крест-накрест лежали ели. Впрочем, несколько раз в этой стене из сучков и веток я находил небольшие “окна”. Подтянув катушкой насадку к кончику удилища, “протыкал” их и опускал насадку. После подсечки подматывал леску и выносил форель. Признаться, это не всегда удавалось – добыча успевала запутаться за какую-нибудь ветку, и тогда приходилось рвать леску.
Ко всему, что падает на воду, форель бросается с огромной скоростью. Поэтому и любую насадку она хватает стремительно. Конечно, форель не успевает разглядеть, что именно упало. Все надежды она возлагает на осязание: если во рту оказывается съедобное, заглатывает, а все другое мгновенно выбрасывает. Выбрасывает она и съедобное, если почувствует подвох. Поэтому удилище во время ловли надо обязательно держать в руке, а подсекать при малейшем намеке на поклевку.
Поморы были правы, когда говорили нам, что форель заходит в море и от этого принимает серебристый цвет. Треть нашего улова составляли именно такие экземпляры. Сказать, что они стали серебристыми, побывав в озере, из которого вытекает Угрюм-ручей, нельзя: вода в нем тоже темно-коричневая.
От этого озера уже по другому направлению мы вышли на Золотицу. То там, то здесь из воды высовывались валуны. Вода вокруг них бурлила и пенилась.
– Начинай,- сказал Антон Антонович, вдоволь налюбовавшись прибрежной кромкой тайги и буйствовавшей речкой. Я собрал спиннинг и прицепил небольшую блесну. Прежде чем бросить ее, сказал:
– Течение сильное, и форель, наверно, стоит за валунами, отдыхая и поджидая жертву.
Дважды блесна летала к отдельно стоявшим валунам, при проводке шла через затишье за ними и, ковыляя, будто раненая рыбка, возвращалась к моим ногам. На третьем забросе я почувствовал удар и подсек. Рыба хотя и сопротивлялась, но все же шла, а около берега начала выбрасываться из воды, кувыркаться, бросаться из стороны в сторону.
Берег – пологий, и, не дожидаясь, когда Антон Антонович принесет подсачек, я выбросил рыбу. Это была килограммовая форель. Пять таких штук я поймал тогда. Затем мы несколько раз ходили на Золотицу и всегда меняли блесны. Какие оказались лучшими? Трудно сказать, однако ясно: они должны быть узкими (ведь рот у форели небольшой) и белыми – их лучше видно на фоне темной воды…
Форель можно ловить и зимой. Лунки сверлят там, где кончается течение и начинается затишье. Если применяют поплавочную удочку, то насадкой служит малек или кусочки свежей рыбы. Хорошо форель клюет и на небольшую, продолговатую блесну или крупную мормышку…
Сильная в родной стихии, форель вне ее быстро снет, не выдерживает садка. Поэтому следует поступать так: сняв с крючка, прикалывать, а когда наберется четыре-пять штук, потрошить и присаливать. Мясо у нее очень нежное и вкусное, имеет розоватый или белый цвет, оно не приедается. Рыба хороша в жареном виде, еще лучше в ухе.
Форель ишхан называют альпинисткой. Однажды она установила рекорд, удивив даже ихтиологов,- “покорила” самую высокую гору Армении – четырехглавый Арагац. Произошло это так: мальков запустили в озеро на этой горе, а ее высота более 3 тыс. м над уровнем моря. Ихтиологи затруднялись предсказать судьбу новоселов: ведь на горе мало кислорода и суровый климат. Однако ишхан оказался более стойким, чем предполагали. Он не только выжил в этом высокогорном озере, но и достиг большого веса.
За исключением ишхана, форель промыслового значения не имеет, но ее можно акклиматизировать в прудах. На большую экономическую выгоду от этого дела указывал еще В. Короленко. Он писал, что “часто пытался втолковать разным облеченным известной властью лицам необходимость больше обращать внимания на те или иные элементы хозяйственной деятельности. Помню, говорил я с ними даже о таком специальном деле, как разведение в России форели, хотя это, на первый взгляд, далеко от литературы”.
